8 декабря 2024 года в Сирии после многолетней гражданской войны был свергнут режим Башара Асада. Временным президентом страны провозглашен Ахмед Аш-Шараа, лидер оппозиции и крупной суннитской радикальной группировки «Хайят Тахрир аш-Шам». Именно она на протяжении почти десятилетия удерживала под контролем провинцию Идлиб, создав там своего рода государство в государстве. Как уверяют многие из его жителей, крайне эффективное.
После падения режима Асада новые власти перетянули часть чиновников и управленцев из Идлиба в Дамаск, чтобы распространить опыт одной провинции на всю страну. Президент Ахмед Аш-Шараа пообещал учитывать интересы представителей всех конфессий, которых в Сирии немало, но спустя три месяца в стране снова начались кровавые столкновения на религиозной почве между новыми властями и бывшими сторонниками Асада. В ходе зачисток в прибрежных провинциях Латакии и Тартусе, вероятно, убиты больше тысячи человек.
Корреспондентка «Новой газеты Европа» побывала в Сирии и узнала, какой путь прошла страна за 100 дней при новой власти, почему теперь уже бывших оппозиционеров из Идлиба называют исламскими технократами и каким видят будущее Сирии жители Дамаска и Латакии.
Идлиб
«Сестра, вам надо покрыть голову», — предупреждает, улыбаясь, кондуктор, когда я вместе с другими пассажирами выхожу из автобуса.
Мы приехали в Идлиб — город на северо-западе Сирии и столицу одноименной провинции. Я надеваю капюшон — на территориях под управлением Асада он никогда не был нужен, так как Сирия при прежнем режиме была светским государством. Впрочем, и формально сейчас им остается. Но Идлиб живет по законам шариата после того, как перешел под контроль оппозиции десять лет назад. Женщины должны носить закрытую одежду, а голову здесь принято покрывать так, чтобы волос не было видно совсем.
У кондуктора топорщатся карманы: в одном — турецкие лиры, в другом — стопка сирийских фунтов. Лиры в ходу тут, в Идлибе, а фунты — на территории всех остальных сирийских регионов, только недавно освободившихся из-под режима Асада. Вопрос об унификации валюты встал после 8 декабря, когда произошла смена власти, но пока ничего не изменилось.
Купить у автовокзала шаурму с помощью фунтов не удается. «У нас многие против сирийских денег, они обесценились, зачем носить толстые пачки? Тем более с изображением Асада!» — отвечает мне продавец в лавке, отказываясь принимать фиолетовые купюры по 2000 фунтов, которыми я пытаюсь расплатиться. Их, к слову, с 2012 года печатают в России.
По сравнению с городами, долгое время остававшимися под контролем сил Асада, Идлиб кажется гораздо более ухоженным. По всей провинции построили торговые центры, где выбор товаров на порядок больше, чем в остальной части Сирии, находившейся под санкциями и в международной изоляции.
Основное место покупательского паломничества — город Сармада, в 30 км к северу от столицы региона, там расположены многоэтажные моллы, ставшие местной достопримечательностью. Но и в самом Идлибе на первых этажах зданий — изобилие магазинов и лавок одежды, бытовой техники, товаров для дома и вообще всего, это главное, что бросается в глаза по сравнению с Дамаском, где ассортимент в разы скуднее.
Эхо войны, впрочем, все еще звучит на каждом углу. Разрушенные верхние этажи — типичная картина даже для центра города. Долгое время провинция была местом ожесточенных боевых действий между правительственными силами при поддержке Ирана и «Хезболлы», штурмовавшими Идлиб, и отрядами повстанцев. В 2015 году, после трех лет войны, 100-тысячный город окончательно перешел под контроль оппозиции. Но в октябре того же года в ответ на запрос Асада в Сирии начала военную операцию Россия, после чего Идлиб стал постоянным объектом авиаударов сирийских сил и российских ВКС. Самые крупные попытки наступлений правительственные силы при поддержке Кремля предпринимали в 2019 и 2020 годах в рамках операции «Идлибский рассвет». Провинция оказалась отрезана от остальной территории страны: многие не могли вернуться в свои дома, а семьи оказались разлучены. Полноценное транспортное сообщение восстановили только после падения режима Асада 8 декабря.
В отеле меня встречает 22-летний менеджер Хусейн со шрамом на лбу: несколько лет он воевал на стороне оппозиции, а сейчас, как и многие другие бойцы, пытается жить мирной жизнью. Мой российский паспорт удивляет его гораздо сильнее, чем тот факт, что женщина-иностранка пытается заселиться в отель одна. Россияне в Идлибе ранее появлялись только в трех случаях: это были либо приехавшие из республик Кавказа воевать в рядах оппозиции, либо жены этих повстанцев, либо пилоты военных самолетов, готовых сбросить на Идлиб бомбы.
«Смотри. Это от ракеты. Российский обстрел!» — Хусейн показывает на шрам на лбу. Тот авиаудар унес жизнь его двоюродного брата, а сам он и его родители получили травмы. Тут почти у каждого кто-то или умер, или пострадал от обстрела, или пропал без вести после задержания правительственными силами.
Хусейн также показывает в своем телефоне видео, на нем он в военной форме стреляет в воздух из автомата.
У здания педагогического факультета Университета Идлиба я встречаюсь с Натальей — врачом-неонатологом, которая приехала в Сирию десять лет назад вместе с мужем. На ее глазах регион из «забытой провинции Асада» превратился в квазигосударство. Муж Натальи воевал на стороне оппозиции сначала против Башара Асада, а потом против боевиков террористической группировки ИГИЛ, которые попытались обосноваться в Идлибе в 2015 году, но получили отпор со стороны более умеренных оппозиционных групп.
Около университета две девушки кормят кошку. Обе в хиджабах, но с открытыми лицами, одеты в длинные, но приталенные плащи. «Это, наверное, самая нескромная одежда, какая у нас здесь встречается, — Наталья кивает в сторону девушек. — Ну, это молодежь, никто к ним не придирается. Я к чему? Нас многие пытаются представить какими-то дикарями ненормальными. А люди здесь живут обычной жизнью. Учатся, работают. И девушки тоже. Первый вопрос у всех всегда про хиджаб. Я не знаю, почему это всех так триггерит? Тут живут мусульмане-сунниты, нас не надо заставлять, мы и так всегда ходим в хиджабе».
Правительство спасения
Система власти в Идлибе с 2015 года прошла путь от фрагментированного управления повстанческими отрядами к централизованному режиму под контролем крупной суннитской радикальной группировки «Хайят Тахрир аш-Шам». Ее лидер Ахмед Аш-Шараа, более известный в то время под боевым именем Абу Мохаммед Аль-Джулани (или просто Джулани), — сейчас действующий президент Сирии «на переходный период». «Хайят Тахрир аш-Шам» признавалась террористической в США, России и других странах, а также находится в санкционных списках ЕС. Именно она возглавила множество боевых групп в Идлибе.
«Вначале были джамааты — военные советы. Всю освобожденную территорию поделили. Здесь один руководитель, там — другой. Потом начали объединять в единую систему и формировать органы власти. Руководили, конечно, наши боевые группы, были шариатские суды», — описывает управление провинцией до 2017 года мой собеседник Ислам Абу Фида.
В прошлом Ислам — боец одной из группировок оппозиции в составе Свободной сирийской армии, которая была создана еще в 2011 году для борьбы с силами Асада. «Абу Фида» — это боевое имя, которое берут при вступлении на путь джихада. В миру он Ислам Шахбанов. Родился в Дагестане, изучал Коран в Египте и Саудовской Аравии и в 2015 году поехал воевать в Сирию.
В 2017 году в Идлибе появилось правительство спасения (Syrian Salvation Government, SSG) — квазигосударственная структура, созданная под эгидой «Хайят Тахрир аш-Шам». Оно объединило советы, руководившие регионом, и стало управлять территорией как отдельной страной, контролируя судебную систему, налогообложение, общественные службы и экономику.
«Это было правительство технократов, возникшее в ходе революции. Главной целью было вывести освобожденные территории на высший уровень развития, обеспечить безопасность и стабильность, улучшить образование и построить продуктивное, а не потребительское общество», — рассказывает мне близкий к группировке журналист Муса Аль-Асаад, бывший в то время офицером связи, ответственным за контакты «Хайят Тахрир аш-Шам» с внешними структурами. Свой опыт он называет «замечательным и обогащающим», так как «работал с мини-государством, лидер которого был открыт для критики и советов».
Правительство спасения ликвидировало фракционную разобщенность в Идлибе. Возникшие конфликты при этом группировка решала путем договоренностей, а если достичь согласия не удавалось — путем арестов участников радикальных групп. Так, одними из главных врагов «Хайят Тахрир аш-Шам» в Идлибе стали, помимо ИГИЛ, организации «Хизб ут-Тахрир» и «Хуррас ад-Дин», связанные с «Аль-Каидой».
Именно из Идлиба в итоге оппозиция под эгидой «Хайят Тахрир аш-Шам» и выдвинулась сначала на восток — в сторону Алеппо, а потом на юг — в Дамаск. Ислам Шахбанов участвовал в этой операции и охотно рассказывает, как пал режим Башара Асада.
«Асадиты собрались у населенного пункта Ат-Тариб и начали обстреливать наши деревни. Мы решили их оттеснить, чтобы хоть миномет не доставал. Заходим к ним в тыл, берем две деревни. Легко пошло. Забрали еще пять. А давай десять, говорю. Забрали десять. А что бы двадцать не забрать? Забрали!» — увлеченно повествует мой собеседник о недавних событиях.
Бойцам удалось обезвредить заминированное поле и дойти до штаба иранских военных, сражавшихся на стороне Асада, рассказывает Шахбанов. Это стало поворотным моментом в наступлении. «Там иранские генералы были, много. И наши отсюда, вот с этого поворота идут! Генералитет в шоке: как они прошли по минам?! — Шахбанов показывает на гугл-картах, откуда готовилось нападение. — Взяли мы, короче, в плен их. А солдаты без офицеров ничего не могут, только отступать. Так и пошли мы дальше. Двадцать, сорок, шестьдесят деревень. А там и Алеппо, Хама, Хомс и Дамаск!»
После декабрьского падения режима Асада и победы оппозиции в Сирии было создано переходное правительство, также связанное с «Хайят Тахрир аш-Шам». Часть чиновников правительства спасения в Идлибе сразу же прибыла в столицу и заняла руководящие посты, теперь на уровне всей страны.
Так, премьер-министром Сирии стал Мухаммед Аль-Башир, бывший премьером в правительстве спасения. После вступления в должность он фактически подтвердил, что собирается использовать прежний подход для управления теперь уже целой страной: «Наш предыдущий опыт управления провинцией Идлиб и прилегающими районами дал нам обширные знания и навыки. Это позволило нам развить имеющиеся ресурсы и человеческий потенциал, что делает нас способными справиться с великой ответственностью, возложенной на нас».
Министр экономики и внешней торговли Базель Абдул Ханнан также занимал соответствующую должность в Идлибе. Еще один технократ из правительства спасения — действующий глава городского совета Дамаска Мохаммад Ясир Газаль. А главой МВД стал Абу Абдуррахман Кеда, бывший четвертым премьер-министром в Идлибе.
«Те же люди, которые управляли правительством спасения, могут теперь управлять всей Сирией, но, безусловно, механизм управления будет другим, — рассказывает Муса Аль-Асаад, но не уточняет, что именно изменится. — Правительство спасения было продуктом своего времени, рожденным революцией. Теперь же речь идет о правительстве, управляющем целым государством, которое в первую очередь будет опираться на институциональную работу и не может зависеть только от одной идеологии или системы. В начале следующего месяца, как объявил президент Ахмед Аш-Шараа, будет сформировано новое правительство, которое представит все слои сирийского общества».
Этого, впрочем, пока не произошло: в стране продолжает работу кабмин, собранный в январе. В феврале был создан специальный комитет из семи человек, который разработал конституционную декларацию, на ее основе будет вестись работа над созданием новой конституции. Декларация предусматривает, что в правительстве не останется должности премьер-министра, а государственное устройство будет президентским. Переходный период продлится от трех до пяти лет. Будут обеспечены разделение властей и независимость судебной системы. Исламское право остается основным источником законодательства, но не разъясняется, будет ли оно сочетаться с гражданским, как это было в Сирии при прежнем режиме. 13 марта проект конституционной декларации подписал президент Сирии Ахмед Аш-Шараа.
Эффективные технократы
Пока мы с Натальей гуляем по городу вдоль ярких витрин магазинов, она продолжает рассказывать о жизни в Идлибе. «Это все буквально за последние годы возникло, — говорит Наталья. — Когда я сюда приехала, тут была торговля на уровне сельской лавки, совсем скудненько. Потом начался экспорт из Турции. Оппозиция не облагала товар большими ввозными пошлинами, как было на территориях Асада, когда пошлина на смартфон была в стоимость самого смартфона. У нас за партию какие-то копейки торговец платил. Цены, наверное, можно сравнить с ценами в Европе и в России на такую технику».
Как рассказывают мои собеседники из Идлиба, после смены власти в декабре прошлого года в провинцию потянулись жители других регионов — за медицинскими операциями, покупками и лекарствами или просто посмотреть. «Айфонный туризм» в Идлиб существовал и раньше, но не в таких масштабах. Смартфоны тут действительно на любой вкус и кошелек. В одном из магазинов мне предлагают 14-й iPhone за 850 евро, в соседнем — китайскую реплику на Android за 250 евро. Есть и совсем дешевые б/у телефоны.
То же самое с бытовой техникой. Стиралка-автомат — от 200 евро, полуавтомат — от 20 евро. В одном из магазинов встречается даже машинка фирмы Artel из Узбекистана, с надписями на русском. Случаются и совсем неожиданные для арабской страны вещи: шарфик в одной из лавок мне кладут в пакет с надписью на иврите — судя по всему, продавец просто не знает, что это за язык. Впрочем, не импортом единым: примерно половина всей одежды и обуви, которую я вижу, made in Syria. За пару долларов находится даже фисташковый «дубайский шоколад» сирийского производства.
Как рассказал бывший представитель правительства спасения Муса Аль-Асаад, они стимулировали импорт всех видов товаров и продукции из-за рубежа, а также взяли под контроль пограничные переходы, соединяющие освобожденные районы с Турцией. Сбор пошлин, хоть и небольших, на внешних и внутренних КПП стал одним из главных источников пополнения бюджета. За его формирование также отвечала «Хайят Тахрир аш-Шам». При этом, по его словам, роль военных ограничилась лишь борьбой против сил бывшего режима и «Хезболлы», в работу чиновников они никогда не вмешивались.
Употребление алкоголя в Идлибе запрещено, купить его тоже нельзя, в отличие от бывших асадовских территорий. Зрелищные мероприятия ограничены. Кинотеатры отсутствуют. Запрещено прослушивание музыки в общественных местах.
Правда, контроль за соблюдением близких к шариату правил кажется не самым жестким: в одном из кафе в какой-то момент со звуком включают турецкий канал с музыкальными клипами, а манекены в магазинах женской одежды демонстрируют нижнее белье. Имеются и парки с аттракционами и даже колесо обозрения. Вооруженных военных в городе почти нет — в отличие от сирийской столицы.
Мимо нас по улицам то и дело проезжают машины с синими номерами. Это временные, то есть автомобиль купили недавно и еще не зарегистрировали. «Такое ощущение, что все сирийцы приехали сюда покупать машину после тахрира! — рассуждает Наталья. („Тахрир“ — это „освобождение“ на арабском, так борцы с режимом Асада называют наступление на правительственные силы и их падение.) — В местном ГИБДД не протолкнуться, они даже время приема увеличили до шести вечера, — продолжает моя собеседница. — Идлибская бюрократия удивительная. Она иногда бывает нудная и противная. А иногда все делается очень быстро».
Наталья тоже водит машину — вообще, женщин за рулем я вижу тут довольно часто. В ее KIA мы выезжаем в пригород и попадаем в окружение оливковых садов. И хотя ни одно государство в мире не признавало правительство спасения, Идлиб, формально находясь в составе Сирии, вел внешнюю торговлю с Турцией, не только завозя товары, но и поставляя их. На экспорт шла сельскохозяйственная продукция, в основном оливки. «Главным импортером оливкового масла из Идлиба является Испания. Так что, когда вы покупаете испанское масло, это может быть масло сирийское», — рассказывает Наталья.
По словам Мусы Аль-Асаада, Правительство спасения поощряло развитие малых и средних предприятий в регионе. Наталья также отмечает, что в последние несколько лет промышленность сдвинулась с места. «Ранее здесь было только кустарное производство, как здесь называют, муамель, то есть заводик маленький, а сейчас стали запускать автоматизированные линии, производство одноразовых шприцев в промышленных масштабах, лекарств, пластиковой утвари для дома. Это позволило дать рабочие места», — рассказывает женщина.
Вечером улицы города освещены. Централизованно электрифицировать регион оппозиция начала в 2020 году, когда к работе приступила сирийская энергетическая компания Green Energy. Она сотрудничает с властями провинции и с частными турецкими компаниями и сейчас играет ключевую роль в обеспечении Идлиба стабильным электроснабжением. Теперь тут нет проблем с электричеством и интернетом, как на других сирийских территориях.
По словам Натальи, аварии бывают, но последствия быстро устраняются. «Однажды нам американский беспилотник повредил провода. Починили все за сорок минут», — говорит она.
Все опрошенные мною жители Идлиба считают, что основное отличие его управленческой системы — это эффективное распределение очень ограниченных ресурсов. «Финансовой коррупции не было абсолютно, — заявляет Муса Аль-Асаад. — Благодаря ее отсутствию Европа и западные страны достигли высокого уровня развития. То же самое можно сказать и о правительстве спасения».
«Здесь все финансирование, которое выделяется, очень скрупулезно тратится только лишь на нужды. То есть у них здесь нет такого, как в России, чтобы главный врач себе коттедж строил сразу, — рассказывает Наталья. — Это технократический подход: люди занимают свои посты не по амбициям, а по компетенциям. Тут стараются не плодить лишних вакансий. Там, где я работаю, нет ни бухгалтера, ни кадровика. Из админперсонала только директор и человек, который занимается обработкой всех данных и участвует в процессе запроса места в больнице. Остальные все врачи. У директора нет пяти заместителей».
Больничный комплекс, в котором работает Наталья, — это несколько зданий в центре города. Часть из них новые. Одно с обугленным фасадом: в декабре сюда прилетела ракета.
По словам Натальи, больницы финансировались в основном за счет НКО. «Помню случай, когда выступал представитель асадовской Сирии в Совбезе ООН и возмущался: мол, о каких 34 разбомбленных больницах говорит директор департамента здравоохранения Идлиба, если там всего четыре частных и четыре государственных больницы? А глава нашего Минздрава, Мунзир Халиль, ответил постом в фейсбуке, что это при бывшем режиме было столько, а мы уже построили в Идлибе 55 больниц».
Технократизм правительства спасения проявлялся еще и в том, что оно привлекало профильных специалистов со стороны для решения проблем, когда его чиновники не могли справиться самостоятельно, рассказывает Наталья. Так, ей удалось поучаствовать в работе властей Идлиба, когда Комитет высшего образования занялся разработкой процедуры подтверждения иностранных дипломов врачей. В составе ведомства не оказалось ни одного медика, поэтому попросили помочь мою собеседницу.
Но зачем исламистской группировке, которая способна удерживать власть военным путем, строить эффективное государство? Эксперт аналитического центра в Вашингтонском институте ближневосточной политики Аарон Зелин считает, что лидер «Хайят Тахрир аш-Шам» видел в этом единственную возможность для группировки в будущем взять под контроль и эффективно удерживать все остальные территории Сирии.
Сам Джулани в обращении к шейхам сирийских племен в 2021 году подтверждал это: «Каждый институт, который мы строим на освобожденных территориях, представляет собой шаг к Дамаску».
Обратная сторона процветания
Впрочем, несмотря на предъявляемые управленческие успехи правительства спасения, даже Наталья не готова назвать жизнь в Идлибе легкой. «Жилось неоднозначно, сразу скажу, — говорит она. — Сложности были связаны в первую очередь с ограниченностью ресурсов».
За фасадом бурной торговли и эффективности в Идлибе скрывается и другая реальность. Многие в провинции едва сводят концы с концами. В городе много нищих. Дети на улицах просят милостыню или хотя бы еду. Пособия тут не платят, есть возможность получать только натуральную помощь от гуманитарных организаций.
«Все просто очень, очень, очень дорого!» — жалуется студентка третьего курса университета Идлиба Радгат. Теперь уже бывшая: пришлось оставить учебу, чтобы работать и кормить семью. Я встречаю Радгат в небольшом кафе на окраине Идлиба. Она работает официанткой и свое положение оценивает как бедственное.
«Мне приходится вкалывать, чтобы получать хотя бы 500 турецких лир в неделю, — рассказывает она. — Мои родители в возрасте, и я работаю постоянно, чтобы обеспечить себя и их, но 500 лир хватает на два дня, потому что всё очень дорого. Моя сестра тоже учится в университете, расходы огромные. Не знаю, как нам доучиться, когда едва хватает на еду».
Кафе находится на выезде из города. По обе стороны дороги виднеются сельскохозяйственные поля, засеянные пшеницей: сейчас как раз сезон. И многочисленные палатки, в которых живут беженцы.
Палаточные лагеря сформировались во время массовой эвакуации в Идлиб повстанцев и гражданского населения из районов Сирии, осажденных правительственными войсками. Тактику «осаждай и договаривайся» Асад применял в основном с 2016 по 2018 годы. Повстанцам предлагали сдачу района в обмен на безопасную эвакуацию. Затем их отвозили в Идлиб на зеленых автобусах, которые стали символом принудительных перемещений и вынужденного изгнания. Асад планировал таким образом вернуть под контроль больше территорий и консолидировать там лояльное население. Но фактически помог созданию оппозиционной армии.
«Столько было стеба в интернете над зелеными автобусами от сторонников Асада, столько карикатур! А эвакуированные повстанцы всё это время получали оружие, обучались в лагерях, готовились к бою. Пока все смеялись, в Идлибе создали настоящую армию, которая и свергла Асада», — рассказывает Радгат, показывая на палатки.
Однако эвакуация на зеленых автобусах привела к перенаселению Идлиба и, как следствие, к гуманитарной и экономической катастрофе. До войны в провинции жило около 1 миллиона человек, а в 2024 году, по разным данным, уже от 4 до 5 млн. Это вызвало нехватку жилья, продовольствия и медицинской помощи, которые и так были в дефиците. «Здесь же практически не было никакого производства. Это аграрная провинция. Ее основной профиль — это фруктовые и оливковые сады и земли под выращивание культур, от пшеницы до подсолнечника. Понятно, что не могут все эти четыре с половиной миллиона, которые откуда-то свалились, заняться сельским хозяйством», — рассуждает Наталья.
Однако и политика «Хайят Тахрир аш-Шам», стоявшего во главе правительства спасения, устраивала не всех, и дело было не только в тяжелой экономической ситуации в провинции. В 2024 году в столице Идлиб, а также в городах Бинниш и Сармада вспыхнули демонстрации. Одним из поводов стало задержание властями примерно сотни подозреваемых в шпионаже, среди которых были как бойцы, так и лидеры группировки. Сирийские правозащитные организации и ООН обвинили
Тогда вышли на улицы и те, кто был недоволен ростом цен и экономическими трудностями. В мае и июле 2024 года силовики жестко разгоняли протестующих и демонтировали их палаточный лагерь. Но в то же время правительство спасения объявило о снижении цен на электроэнергию, расформировало свою службу безопасности, обвиняемую в нарушениях прав человека, а также учредило Совет по жалобам для восстановления справедливости и защиты прав граждан — впрочем, скептики считают, что эта мера была направлена лишь на укрепление власти Джулани.
Все это время протесты поддерживали враждебные «Хайят Тахрир аш-Шам» группировки «Хизб ут-Тахрир» и «Хуррас ад-Дин», рассказывает Муса Аль-Асаад. По его словам, власти не препятствовали проведению протестов с обоснованными требованиями, такими как снижение цен на хлеб, и обеспечивали безопасность демонстрантов. Сам Ахмед Аш-Шараа называл демонстрации правом, «но в рамках закона и без насилия или беспорядков».
В марте задержанных в ходе шпионского скандала амнистировали, объявив их задержание ошибкой следствия. «Обнаружилось, что некоторые следователи, назначенные на это дело, допустили ошибку, — говорит Муса Аль-Асаад. — Власти выяснили, что в рядах „Хайят Тахрир аш-Шам“ не было никаких шпионов. Задержанные были освобождены и подали иски против всех, кто был причастен к ошибочному расследованию. Суд привлек виновных к ответственности. Задержанным по ошибке выплатили компенсацию».
Но на примере именно этого кейса стало понятно, каким образом власти теперь уже не только Идлиба, но и всей Сирии могут бороться с политическими противниками.
Дамаск
На автовокзале Идлиба шумно. В идущем в Дамаск автобус уже нет свободных мест, но кондуктор продолжает зазывать пассажиров: «Аш Шааам, аш Шааам, аш Шаааам!» Шам — историческое название сирийской столицы, куда автобус скоро и отправится.
Путь в Дамаск занимает от пяти до семи часов и пролегает по той же дороге, которую повстанцы использовали для наступления на Дамаск. Билет стоит от 4 до 10 долларов в зависимости от типа автобуса — обычный или экспресс. Я еду на обычном, комфортным путешествие назвать сложно: продавленные сиденья, не до конца закрывается дверь, через которую дует. Кто-то решил взять с собой в Дамаск мотоцикл — его 20 минут пытаются загрузить в багажник автобуса, куда он не влезает полностью, но это не мешает автобусу отправиться. Так и едем.
В течение всего пути до Дамаска на столбах и остатках бывших блокпостов виднеются разорванные или сожженные фото семьи Асадов. Обычно изображения три: Башар, его брат Махер — бывший командующий Республиканской гвардией и элитной 4-й бронетанковой дивизией — и их отец, бывший президент Сирии Хафез Асад.
В районе моста Ар-Растан приходится съезжать с дороги: еще не закончен ремонт переправы после российского авиаудара в декабре, когда правительственные силы пытались остановить продвижение повстанцев. На обочинах тут и там встречаются разбитые машины. Некоторые — со следами пуль. Тут же отступавшие силы Асада побросали военную технику.
Почти всю дорогу слева и справа — поврежденные и разрушенные здания. От многих остался лишь каркас или первый этаж. Впрочем, многие активно отстраиваются: рядом с полуразрушенными домами суетятся рабочие, а вдоль трассы встречаются большие рынки стройматериалов. Но чем дальше от Идлиба, тем их становится меньше.
Первое, что бросается в глаза, когда приезжаешь в Дамаск, — импровизированные обменники «на пеньках». Толстые пачки сирийских банкнот выкладывают на стульях, капотах машин или просто на асфальте. Сирийская валюта обесценилась в 276 раз с довоенного времени: в 2011 году доллар стоил 47 сирийских фунтов, в 2025-м — уже 13 тыс. фунтов. В обмен на 100 долларов выдают три стопки банкнот — носить с собой их сложно. При Асаде торговать валютой было запрещено, поэтому деньги меняли скрытно и нелегально с риском сесть в тюрьму. Новая власть разрешила обменные операции, но требования к помещениям не прописала. Охраны у таких обменников нет, но грабежей, похоже, никто не опасается, продавцы валюты расслабленно пьют кофе, курят и болтают.
Из-за санкций Visa и Mastercard не работают, жители в основном пользуются наличными — долларами или сирийскими фунтами. Лир здесь, в отличие от Идлиба, уже нет, моя попытка расплатиться ими закончилась сеансом короткого политпросвета: «Вообще-то, турки для нас — враги!»
В офисе главного сирийского оператора Syriatel, куда я прихожу за сим-картой, ажиотаж: примерно 30 человек стоят в очереди на вход. Внутрь запускают по несколько. Впрочем, видя иностранку, сирийцы пропускают меня, хотя я их об этом не прошу. На противоположной стороне дороги — две разбитые машины полиции прежнего режима. По бело-зеленому цвету их легко отличить от авто действующей полиции.
Мы проезжаем разгромленное посольство Ирана — в отличие от российского, оно не работает. Здание пустое, на стенах — надпись Free Iran и разорванные плакаты с изображением иранских лидеров. Тегеран был ближайшим союзником режима Асада, участвовал на его стороне в войне и отправлял на помощь вооружения и элитные военные подразделения. Иранский культурный центр примерно в таком же состоянии, на стенах кто-то написал баллончиком: Assad gone, Khamenei loading. В переводе: Асад ушел, Хаменеи (верховному лидеру Ирана) приготовиться.
Весь город завешан фотографиями людей, пропавших после задержания силовиками Асада. На объявлениях фото, имя, дата рождения. Их начали развешивать после смены власти родственники пропавших — везде контакты для связи и просьбы откликнуться тем, кто располагает какой-либо информацией. Многих живыми или мертвыми удалось найти в печально известной тюрьме Седная, расположенной к северу от Дамаска, после того как оппозиция пришла к власти. По данным Сирийского центра мониторинга за соблюдением прав человека, около 30 тысяч заключенных были убиты в результате пыток, жестокого обращения и массовых казней с момента начала гражданской войны в Сирии.
Но истинные масштабы репрессий осознаешь, когда начинаешь говорить с обычными людьми на улице.
У парка Сибки в Дамаске я подхожу к пожилому продавцу минимаркета, чтобы узнать его мнение о происходящем сейчас в стране, — в ответ он рассказывает, что потерял в Седнае 18-летнего сына. Его увезли силовики в 2018 году. За что — не сообщили. О том, что тот погиб в тюрьме, семья узнала только спустя шесть лет, после смены власти.
В этот же день я слышу еще несколько подобных историй. В некоторых случаях семье удавалось получить тело. В некоторых — нет, а о смерти им стало известно из документов, которые представители новой власти обнаружили в тюрьме.
Башар Асад, покидая Сирию, оставил столицу утопающей в мусоре, без надежной связи и без работающей энергосистемы: электроэнергию тут дают всего на несколько часов в день. Жители, которые могут себе это позволить, устанавливают солнечные панели и генераторы. В некоторых пригородах используют систему «иштирак» (что можно перевести как «кооперация»), когда владелец большого генератора продает электроэнергию другим жителям, — раньше, до центральной электрификации, так делали и в Идлибе. Мобильный интернет слабый и тоже периодически пропадает на несколько часов. Зато есть местное приложение для такси и доставки еды YallaGo. «Cирийский Uber», — со смехом рассказывает мне житель Дамаска Али.
Открытость жителей и желание общаться с журналистами — это еще один момент, который удивляет в Дамаске. «Люди практикуют обретенную свободу, которой у них не было пятьдесят лет», — объясняет мне Али. Но к новой власти он настроен немного критически, вспоминая их прошлое в «Аль-Каиде». Примерно полчаса мы громко обсуждаем, чем плох новый сирийский президент. При Асаде это было бы немыслимо.
«До сих пор сложно осознать, что можно вот так просто сидеть в кафе и открыто обсуждать политику, критиковать власть. И сейчас это кажется чем-то сюрреалистичным», — признается Али.
Тревожные звоночки
Марьям — будущий врач-гематолог, учится в ординатуре. Она приехала в Дамаск из Саудовской Аравии. Сначала собиралась уезжать в Германию, но затем произошел «тахрир», и семья решила остаться.
Девушка вспоминает, что была шокирована тем, как была устроена медицина при Асаде. «Оборудование не обновлялось. Только один аппарат для лучевой терапии был исправен. Во всей стране!» — ужасается Марьям. По ее словам, в больнице, где она работает, было много фейковых должностей, на них числились и получали зарплату чьи-то родственники, которых никто никогда не видел.
«Когда мы узнали, что на место министра здравоохранения назначен родной брат нового президента Аш-Шараа, мы испугались, подумали, что опять начинается кумовство, как при Асаде! Но вроде есть какие-то позитивные изменения. Во-первых, убрали эти должности ghost jobs, которые существовали, исключительно чтобы чьи-то родственники получали зарплату. Во-вторых, обещали увеличить зарплаты врачам. Посмотрим, конечно», — говорит Марьям.
Впрочем, прозвище для нового сирийского лидера, если он не оправдает ожиданий, тоже уже заготовили. «Мы его зовем Жу-Жу. Потому что Джулани! На всякий случай, если новый президент вдруг тоже станет диктатором. Кстати, Асада называли „утка“ за длинную шею!» — смеется девушка.
Однако наряду с позитивными изменениями многие жители Дамаска теперь находят и тревожащие их признаки исламизации. Но базарах, где разворачивается основная торговля в городе, стало больше исламской символики, причем той, которую используют радикалы.
Вместо портретов Асада, как в 2017 году, теперь тут продаются повязки, балаклавы и предметы одежды с флагом шахады и символикой, используемой ИГИЛ, — узнаваемое во всем мире черное знамя с фразой «Нет Бога, кроме Аллаха» и печатью пророка Мухаммеда снизу. Пока я стою у прилавка, а это пара минут, ценой балаклавы интересуются два молодых парня с длинными волосами. Продавец, видя, как я рассматриваю балаклавы ИГИЛ, прикрывает их полотном цвета хаки.
Вечером любители послушать музыку в Дамаске обычно перемещаются в бары. Многие здесь привыкли к западному образу жизни, с концертами, всевозможными развлечениями и культурными мероприятиями. Рейвы в пабе Sugarman по вторникам и четвергам собирают десятки посетителей — в небольшом помещении не протолкнуться. Но и эта часть общества уже ощутила новые религиозные веяния властей.
«Мой друг был управляющим кафе, и к ним однажды пришли люди, представились „Хайят Тахрир аш-Шам“. Сказали закрыть бар под предлогом того, что там наркотики и бесстыжее поведение, хотя это не так, — рассказывает один из посетителей бара. — На следующий день он пошел в полицию, так как думал, что это просто самоуправство. Но в полиции ему сказали, скажем так, не спорить. Потом он начал получать эсэмэски с угрозами. В итоге он уволился, и они с братом уехали в Ливан, так как опасались расправ. Причем уехали, нелегально перейдя границу, чтобы новые власти никак их не отследили и не задержали».
Некоторые бары в Дамаске замаскированы, например, под барбершопы: в основном помещении стригут бороды, а непосредственно в заведение ведет вторая дверь в глубине. Купить алкоголь в столице уже стало сложнее: правительство закрыло большинство точек его продажи.
Нет его и в супермаркетах — найти домашнее вино получается только в одной из лавок в христианском квартале, это часть старого города Дамаска. В барах алкоголь пока имеется в ассортименте — от пива, в том числе сирийского производства, до коктейлей. Но, вероятно, это ненадолго. Бары работают и во время Рамадана, но крупных тусовок там не было. «Это сейчас самоубийственно», — говорит один из посетителей.
Если Дамаск пойдет по стопам Идлиба, то это может отразиться и на работниках искусства. В частности, этого боятся поговорившие со мной студенты Высшего института драматического искусства. Это главный государственный вуз в Дамаске, готовящий профессионалов в области актерского мастерства, театроведения, сценографии и хореографии. При Асаде Сирия была светским государством, и ограничений на внешний вид, занятия какими-либо видами искусства не было, единственное, с чем приходилось сталкиваться, — это государственная цензура, заключавшаяся в запрете какой-либо критики Асада и правящей партии «Баас».
«В полной мере до сих пор не возобновило работу Министерство культуры. Есть ощущение, что новые власти просто не понимают важность искусства, — рассуждает одна из студенток. — Недавно лица нескольких скульптур в нашем институте закрыли полотном. Потому что это харам. При этом они не были обнаженные. То есть такие тревожные звоночки раздаются».
Один из преподавателей, Али Мустафа, рассказывает, как танцевальное сообщество научилось справляться с цензурой Асада. «В заявке мы писали одно, а в реальности делали немного другое. Мы ставили спектакли так, чтобы избежать цензуры, — говорит Али Мустафа. — Например, наш спектакль „Ящик“ был о политической ситуации. Он предсказывал возможные сценарии развития событий в Сирии и не прошел бы контроль службы безопасности, если бы мы обо всем говорили словами. Поэтому мы изменили средства выражения, использовали танец, язык тела. В силовых структурах нет понимания таких вещей, и мы могли пользоваться этим».
Пока, впрочем, на учебный процесс смена режима не повлияла. Генеральный директор Главного управления древностей и музеев Сирии Анас Зейдан рассказал, что правительство не препятствует искусству, а наоборот, поддерживает его как неотъемлемую часть человеческой культуры. Но если новые власти попытаются ввести шариат и ограничения, связанные с искусством, сирийское общество с этим не смирится, считает Али Мустафа.
«Вайбы ИГИЛ»
Сам новый президент Ахмед Аш-Шараа, выступая 25 февраля на общенациональной конференции в Дамаске, назвал Сирию «школой сосуществования, у которой может учиться весь мир». Также он отметил, что сирийцы «не должны импортировать чуждые системы и превращать общество в поле для политических экспериментов».
Но и в самом Идлибе, практика управления которым теперь масштабируется на всю страну, впрочем, многие жители к переменам тоже относятся настороженно. «Некоторая фрустрация присутствует, потому что мы жили себе спокойненько своим суннитским анклавом. Но теперь всех волнуют права меньшинств, а нас волнуют наши права. Не будут ли ущемлены права мусульман в пользу меньшинств? Нет ответов на этот вопрос», — говорит Наталья.
Сейчас в Идлибе идут суды о праве владения недвижимостью, что тоже не добавляет устойчивости ситуации. Во время боевых действий часть бойцов оппозиции, воевавших против режима, жили в трофейном жилье, которое принадлежало офицерам армии Асада, чиновникам его правительства или просто людям, бежавшим из Идлиба. После «тахрира» некоторые владельцы вернулись и потребовали освободить дома.
«Главное условие — чтобы старый собственник не был офицером армии Асада, все они считаются военными преступниками, — рассказывает Наталья. — Также сейчас идет процесс с христианами, которые возвращаются в основном из-за границы. Их пока немного, единицы. Но если это мирный житель и у него есть документы на собственность, то суд возвращает ему имущество, а нынешние жильцы должны его покинуть. Важный момент: те, кто живут в трофейном жилье, не получали его в собственность, они не имеют права его продавать или сдавать, это написано в ордере. Был один случай, когда владелец продал жилье, но потом нового владельца выселили по суду».
В ночь на 8 марта скопившаяся за три месяца настороженность вылилась в кровавый конфликт. В Латакии и Тартусе начались столкновения между силами безопасности новой власти и вооруженными группами сторонников Асада. В этих прибрежных провинциях живут в основном алавиты, к этому течению принадлежал и предыдущий президент Сирии Башар Асад и его семья. Именно алавиты были опорой прежнего режима и получали высокие посты в правительстве и силовых структурах.
Как утверждают новые власти Сирии, сторонники Асада не сдали оружие и напали на сотрудников службы безопасности, убив 13 человек. В ответ военные начали операцию, которая обернулась массовыми убийствами в том числе гражданского населения — женщин, пожилых людей и детей. Соцсети заполонили ролики с жестокими расправами над мирными жителями Латакии, Тартуса и Хомса.
Некоторые укрылись на территории российской военной базы Хмеймим, требуя международной защиты. Алавиты, которые и ранее опасались массовой неизбирательной мести за поддержку Асада, заявили об этнических чистках.
«Я никогда в жизни не видел такой резни. У нас без вести пропали соседи, мы не знаем, куда делись люди из соседних с нами домов после того, как там побывали боевики, — рассказывает житель Латакии, попросивший об анонимности. — Мы с детьми не выходим из дома несколько дней, сидеть дома страшно, но бежать еще страшнее. Мы своими глазами видели, как людей расстреливали на улице. Сейчас стало потише, но убийства всё равно происходят, стреляют по любому поводу».
Когда восстание подавили, президент Аш-Шараа пообещал привлечь к ответственности и тех, кто атаковал военных, и тех, кто участвовал в массовых убийствах мирных жителей. Нескольких задержали. Новые власти сформировали комитет для расследования событий. Однако вопрос, смогут ли алавиты и сунниты жить по соседству после столь жестоких взаимных расправ, остается открытым.
«После того, что случилось, я не вижу вариантов, при которых это возможно. По стране словно прошли вайбы ИГИЛ, — говорит преподаватель из Дамаска Мохаммед (имя изменено по просьбе героя), намекая на то, что расправы над алавитами ничем не отличаются от зверств, которые в Сирии когда-то устраивала одна из самых радикальных и жестоких террористических группировок. — Сейчас первый вопрос на блокпостах — откуда ты? Не есть ли у тебя оружие, не чем ты зарабатываешь на жизнь. Их интересует, являешься ли ты алавитом».
При этом еще до случившегося конфликта Мохаммед не верил, что новые власти смогут распространить исламское право на территории всей Сирии: представители других конфессий просто не станут соблюдать шариатские ограничения. «Шариат в Идлибе установили, так как на это было согласно население. Без одобрения ничего бы у „Хайят Тахрир аш-Шам“ не получилось, — рассуждает Мохаммед. — Но с Дамаском и другими территориями это не пройдет. Вы не заставите христиан носить хиджаб. А как вы заставите их не пить вино, если это кровь Христа?»
Но на вопрос о возможности еще одного переворота и свержения действующей власти бывшими сторонниками Асада мой собеседник отвечает однозначно: «Никаких шансов».
Еще один посетитель кафе, в котором я беседую с Мохаммедом, — инженер Хусейн из Дамаска. Он тоже недоволен действиями Аш-Шараа, но говорит, что всё-таки новому лидеру надо дать время. «Аш-Шараа пока не может обеспечить ликвидность валюты, хотя обещал. От него требовали инклюзивности, но в правительстве одни сунниты. Из временного правительства в изгнании в Дохе, которое существует с 2012 года, никого не пригласили. Конечно, надо посмотреть, что будет через пару месяцев, но пока не очень позитивно всё», — объясняет он.
При этом без внешней помощи возможности нового правительства действительно ограничены. А для Запада главный вопрос — это соблюдение «Хайят Тахрир аш-Шам» прав человека и свободы слова, заявляли в Брюсселе. Именно это будет в первую очередь учитываться при принятии решения о снятии санкций с Сирии, и пока ЕС объявил об отмене лишь части ограничений. В Брюсселе также призвали «Хайят Тахрир аш-Шам» к созданию инклюзивного правительства, в котором были бы представлены все меньшинства. Но насколько это реально сделать на практике, исходя из расклада сил и интересов в стране, мои собеседники ответить затрудняются.
Политический тупик Аш-Шараа
В пригороде к востоку от Дамаска находится Замалька — суннитский пригород столицы, часть района под названием Восточная Гута, ставшая известной благодаря атакам с применением химического оружия. Большая часть зданий здесь повреждена или разрушена. Тем не менее тут до сих пор живут люди. Именно суннитское большинство в первую очередь поддержало оппозицию, когда начались протесты против Асада. Поэтому жители Замальки настроены к новой власти более лояльно.
В 500 метрах от дороги находится кладбище жертв химической атаки 21 августа 2013 года — на большей части могил обозначена именно эта дата смерти. Умершие названы «мучениками», то есть смерть была насильственной. Кладбище не обозначено на картах, добраться туда можно только с помощью местных жителей. И это единственное место в Сирии, где у меня проверяют разрешение на журналистскую работу, выданное Министерством информации.
Это была одна из первых химатак, реализованных режимом Асада, по данным миссии ООН, применялись ракеты класса «земля — земля», содержащие нервно-паралитический агент зарин. По данным США, в результате погибли 1429 человек. Организация «Врачи без границ» заявила о 355 погибших и 3600 пострадавших.
К Замальке примыкает Джобар — это район всего в полутора километрах от центра сирийской столицы, и тут не осталось вообще ни одного уцелевшего здания. Джобар пустует: все жители уехали отсюда. На развалинах можно наткнуться на части боеприпасов и входы в подземные туннели — их сеть пронизывает весь район. «Только благодаря им повстанцам удалось продержаться. Отсюда они обстреливали позиции режима, здесь держали запасы вооружений», — рассказывает мне водитель такси, с которым я приехала в Джобар.
Владелец агентства недвижимости Хусейн недавно вернулся сюда из Идлиба, куда уехал в 2018 году вместе со своим братом после того, как их дом в Замальке был разрушен. Теперь они ждут, когда запустят программу реконструкции разрушенных территорий и у них появится хоть какая-то работа. И рассчитывают, что новые власти будут управлять Сирией так же, как Идлибом. «Мы жили в мини-государстве, я очень надеюсь, что эту систему получится использовать и здесь. Хотелось бы, чтобы наша страна была такой же процветающей, как и арабские страны Залива», — делится ожиданиями он.
Другой житель Замальки, Ахмад, не верит, что власти смогут сделать из Сирии большой Идлиб, — как раз потому, что в стране живут представители многих конфессий и попытка навязать им исламскую систему права снова приведет к конфликту. Ахмад вернулся на родину из-за границы после смены власти. Сына тоже потерял в тюрьме Седная. «Асад — преступник. Я очень надеюсь, что в Сирии удастся построить демократическую систему, как в Германии или в Европе, в которой будут учтены интересы всех людей и не будет насилия», — рассуждает Ахмад.
Недалеко в лавке отдыхают четыре пенсионера. Как и многие сирийцы, они интересуются, откуда я приехала. Узнав, что перед ними россиянка, говорить отказываются и напоминают, что именно при поддержке России Асад сровнял с землей соседний район. Потом, правда, сменяют гнев на милость. «Посмотрите, во что они превратили наш город, тут надо просто строить все заново. Это всё сделал Башар и его помощники — иранцы и русские! Я рад, что дожил до момента, когда Башар ушел!» — эмоционально говорит один из них.
Они убеждены, что Аш-Шараа не может стать диктатором, как Асад. «Между ними большая разница. Башар заставлял нас везде вешать его портрет, иначе могли быть проблемы. А Аш-Шараа, наоборот, запрещает размещать свое фото, они даже изъяли флаги, на которых его нарисовали!» — рассказывает один из пожилых людей.
Один из пенсионеров немного говорит по-русски: когда-то во времена СССР он работал в Румынии. По его мнению, исламское право не должно применяться по всей Сирии, но его друг спорит: «Мне кажется, раньше все следовали исламским традициям. Раньше и христиане им следовали, их женщины тоже носили длинные платья, закрывающие тело, как мусульманки. Так почему бы нам не вернуть это?»
Впрочем, многие из тех, с кем мне удалось поговорить в Дамаске, соглашаются, что ситуация похожа на политический тупик, из которого Аш-Шараа будет выйти непросто. «Допустим, будет референдум. У нас большинство сунниты, и они выберут исламское право. А что будет с теми, кто не согласен? — задается вопросом врач-гематолог Марьям, разговор с которой у меня состоялся еще до известий о столкновениях в Латакии и Тартусе. — Аш-Шараа прагматичен, он понимает, что радикализм оставит страну без поддержки Запада и монархий Залива, поэтому и занял умеренную позицию. Но ведь „Талибан“ в Афганистане тоже вначале всем показывал, что он за права человека, и что в итоге? Не хотелось бы такого же поворота».
По мнению Натальи из Идлиба, Сирия всё-таки вполне могла бы жить при шариате. «Шариат — это очень мудрая система, если ее правильно применять. Он не ущемляет права христиан, все с ними будет нормально, они и сами это понимают. Я думаю, что исламское право в итоге будет на всей территории, — говорит женщина. Но тут же упирается в противоречие: — Ну, вот с шиитами и алавитами, конечно, вопросы. Все помнят, как они поддерживали Асада. Их варианты — либо принять новую власть и ислам, либо изгнание, либо война».